Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]
— А слабо было нанять старших? — спросил он.
— Нет, конечно, — Эйдельман улыбнулся. — Но закон распространяет право самообороны на любую агрессию старшего в отношении человека. А людей вы убивать не стали бы.
Охранники, нанятые им, сидели на скамейке оба, тяжело дыша и истекая потом. Теперь от них разило уже не комнатой дешевого борделя, а общественным туалетом в метро в час пик.
— Дрянная химия, — шепотом сказала Ванда, когда они отошли подальше. — А как это делаешь ты?
— Способности плюс годы тренировок. Как у тебя.
Цумэ и Костя сели на заднее сиденье джипа.
— Забрось нас в гостиницу, — сказал Цумэ. — Вместе с платьем.
Эней повернул ключ.
Двадцать минут спустя они были в машине одни.
— Я могу тебе показать город, — сказал Эней. «Идиот!» — закричал кто-то внутри него. Кажется, даже дуэтом. Возможно, это были «Ид» и «Эго». — Правда, сейчас темно, но самые красивые здания подсвечены, и…
— Покажи мне хороший ресторан, — сказала Ванда и положила свою руку поверх его на рукоять переключения передач. — Потому что я устала и хочу есть. А если там же будет и гостиница — совсем хорошо.
— Есть «Палас» на Морской, — шепотом сказал Эней.
— Прекрасно, — в тон ему прошептала она.
Anything you can say I can say softer. I can say anything softer than you.
Город мелькал в окнах рождественскими огнями. Эней не удержался и провез Ванду по Исаакиевской и Дворцовой. Там было светло как днем, а Нева лежала во мгле меж освещенными берегами… С большим опозданием пришла в голову мысль — столиков свободных сейчас не будет. В таких местах в канун Рождества столики нужно заказывать заранее, это тебе не «Эль Перро».
Так оно и оказалось — метрдотель пожал плечами и сказал, что к его огромному сожалению… даже для госпожи Войтович. «Идиот!» — присоединилось к хору суперэго — «Подпольщик со стажем! Простейшая же операция…» Эней полез за коммом, но Ванда это пресекла и направилась к стойке регистрации.
Свободный «люкс» нашелся. Эней перехватил руку Ванды и протянул администратору свою карточку.
— И ужин в номер, — сухо улыбнулась пани Войтович, вызывая меню.
— Не раньше, чем через два часа, — администратор изобразил вежливое сожаление.
— Отлично, — сказала Ванда. — Прекрасно. Раньше вам все равно никто не откроет.
Что в лифтах имеются камеры наблюдения, Ванда отлично знала, поэтому не сделала ни единого движения. Все движения были отложены до того момента, когда за ними захлопнулась дверь номера.
…С ужином наврали — принесли через полтора часа. Впрочем, так было даже лучше. Ванда сидела в кресле поперек — сама на одном подлокотнике, ноги на другом — и чистила апельсин. Эфирные масла взлетали вокруг ее пальцев маленькими сияющими тучками. Футболка Энея висела на ней мешком.
Anything you can wear I can wear better. In what you wear I'd look better than you.
— А что, — спросил Эней, управившись с последним куском какого-то итальянского маринованного мяса, — у тебя с христианами?
Ванда, до того задумчиво созерцавшая рождественскую елку в углу комнаты, повернулась к нему. Вопрос был поднят именно ею, когда они лихорадочно раздевали друг друга и Ванда обнаружила на его груди крест. «Черт бы всех вас побрал!» — темпераментно сказала она, но, поскольку прекращать никто не собирался, вопрос так и остался открытым.
— То, что живете вы недолго, по крайней мере, у нас, — сказала она. — И умираете плохо. И меня это никак не радует.
— А, — Эней взял и себе апельсин. Они лежали пирамидкой, как пушечные ядра. Как раз того сорта, который он любил — с толстой и мягкой коркой, очень сладкой мякотью, которая разваливается на дольки словно сама по себе под весом собственной сладости. — Я испугался, что от меня ждут какого-то предельного ханжества.
— А от тебя можно его ждать?
— Не в этом вопросе.
— А в каком?
— Основные проблемы, — Эней разломил апельсин, — у людей нашей профессии возникают все-таки с шестой заповедью. А не с седьмой.
Ванда расхохоталась и сползла на сиденье. Эней сообразил, что по привычке пронумеровал заповеди согласно восточной, а не западной традиции. Привычка была полезная. Православие не запрещено.
— С пятой, — поправился он. — А то я смотрю, ты уже вообразила себе…
Ванда закивала с полным ртом и повернула к нему разломанный апельсин. Маленькие дольки теснились между большими, вызывая совершенно определенные ассоциации.
— Ты же, — сказала она, когда проглотила, — в каком-то смысле предоставляешь эскорт-услуги.
— В том числе. Время от времени — с летальным исходом.
Ванда сделалась серьезной.
— Ты швейцарец? — спросила она.
— Да что ты. Я русский.
Она запустила в него апельсином. Пришлось ловить. Вместе с ассоциациями.
Как удачно все-таки сложилось. Можно и дальше держаться в рамках исландской правдивости. Можно сказать:
— Ты же понимаешь, даже если это правда — я все равно отвечу «нет».
А это было настолько близко к правде, насколько вообще могло. Год назад его вербовали в швейцарскую гвардию. Их всех троих вербовали. И если бы у Энея не было «Луны», если бы он был просто отставным боевиком ОАФ, разошедшимся с руководством по земельному вопросу, он бы, вполне возможно, и согласился. Святой Престол — начальство уж точно не хуже прежнего, а умереть своей смертью ему не светит при любом раскладе.
А потом можно увернуться от летящих апельсинов (уже без ассоциаций), атаковать батарею противника и закончить бой под ёлкой — самым бесславным образом. Любовь с проецирующим эмпатом имеет свои теневые стороны: приходится делить не только экстаз, но и приступы заразительного хохота, который разобрал партнера при виде твоей хвостовой части в стеклянном шарике. Можно перенести боевые действия в «двуспальную» ванну и взять на воде реванш за все, что было проиграно на суше. Можно после этого нечаянно заснуть на предательски мягком губчатом подголовнике, в воде, которая чувствуется как невесомость, а не как жидкость, потому что автоматика поддерживает температуру тела. Проснуться от того, что воду спустили, вытереться махровым полотенцем, изображая недовольное ворчание и перебраться в постель, где среди сиреневых шелков, сиренево пахнущих сиреневой же лавандой, доказывать Ванде, что проступившие на боках негармонично красные и отчасти фиолетовые «стальные хризантемы» просто так страшно выглядят, но уже совершенно не болят; доказывать, пока ее вздохи не перейдут в стоны и вскрики — и потом вместе соскользнуть в сумрак, в дремоту, не расплетая рук и ног, не разжимая объятий, целуя то ее грудь, то шрам совсем рядом.
Можно все — потому что настанет утро, и в свои права вступит «нельзя».
Под тяжестью этого «нельзя» даже голова не хотела отрываться от подушки поначалу. Рука затекла. Любовники, засыпающие переплетенными в экстазе, просыпаются, морщась от боли в одеревеневших конечностях.
— Ох-хо… — Ванда потянулась и села. На ее щеке отпечаталась прядь волос. — Ты мне ногу отлежал.
Эней послушно принялся массировать ее ногу.
— Другую, — Ванда снова упала в подушки. — О-о, так!
— Это… ощущение того, что праздник закончился, — сказал он, — мое или твое?
— Ты догадался до того, как мы перешли на ты?
Он кивнул.
— Корбут… был единственным, кто продержался долго. Ни один мужчина не вынесет жизни с женой, которая и рада бы прибегнуть к обычной человеческой дипломатии — да не может. С женой, которая берет его любовь — и высыпает охапками под ноги зрителям, а ему оставляет свою усталость, исчерпанность, раздражение… Пять лет назад я поняла, что так нельзя. Неправильно. Несправедливо. Теперь я сама решаю, когда заканчивается праздник. Ты с твоей работой… ты хотя бы знаешь, о чем я.
Эней снова кивнул. Его руки застыли. Понимание пришло мгновенно и захватило не только разум, но и тело. Такие штуки называются, кажется, инсайтами…
— Ты не обиделся?
— Нет, — он отпустил ее ногу. — Не на тебя.
Господин Эйдельман, ну вы и сволочь! Буку ему расстрелять. Надо же.
— Юлиуш… он хотел, чтобы праздник продолжался, верно? А еще боялся за тебя. А ты не хотела ему навредить.
— При чем тут…
— Погоди. Я думаю… Я думаю, это должен был быть Карастоянов. Он у нас эмпат, как и Эйдельман. И он, прямо скажем, бабник.
— И что? — не поняла Ванда.
— Дело не в том, чтобы просто шугануть Корбута. С этим бы прекрасно справились охранные службы «Куба». Эйдельману было нужно, чтоб ты влюбилась. Чтоб было из чего… сделать шоу. Для той части публики, которая… может видеть и оценить.
— Допустим. И что?
Эней поднял голову. Нет, она не иронизировала. Она действительно не понимала.
— Он торговал твоими чувствами, Ванда. Он нанял нас, чтобы вызвать их — и выставить на продажу.
— Да я поняла. Что из этого?
